Михаил Виноградов о выборах: «Важно не вызвать реакцию гнева и бунта»

«В  целом по  стране происходит расконцентрация, расслабление. Ушла сверхтревожность, которая была в  конце февраля – марте, и  возникло ощущение, что все остается как прежде. В  этом есть и  потенциальная проблема, потому что возвращение граждан к  прежней потребительской модели закладывает немало рисков. Власть не  может открыто готовить людей к  возможным проблемам, это нарушает логику разговоров, что все идет по  плану»,  — говорит политолог-регионовед Михаил Виноградов. О  том, стоит  ли ожидать в  сентябре протестного голосования, как повлияла спецоперация на  настроения избирателей, насколько расколот российский социум и  исчерпан  ли конфликт татарстанских элит с  федеральными, Виноградов рассказал в  интервью «БИЗНЕС Online».

Михаил Виноградов о выборах: «Необходимость проводить выборы не  была очевидной. Но  никто не  отменял и  стремление показать, что все идет по  плану, мир не  перевернулся, мы  остаемся в  пространстве прежних приоритетов  — реализуем национальные проекты, подкрепляем легитимность и  сохраняем то, к  чему привыкли» Фото: «БИЗНЕС Online»

—  Михаил Юрьевич, Владимир Путин на  этой неделе фактически дал официальный старт предвыборной кампании 2022 года. Сам Единый день голосования приходится в  этом году на  11  сентября. Как вы  думаете, почему в  России не  отменили в  этом году прямые выборы глав регионов, несмотря на  спецоперацию, хотя такие предположения очень активно обсуждались? Это было сделано для того, чтобы сохранить видимость политической стабильности или были еще какие-то причины?

—  Колебания о  том, проводить выборы или нет, были вполне естественны. Необходимость проводить выборы не  была очевидной. Но  никто не  отменял и  стремление показать, что все идет по  плану, мир не  перевернулся, мы  остаемся в  пространстве прежних приоритетов  — реализуем национальные проекты, подкрепляем легитимность и  сохраняем то, к  чему привыкли. А  ЕДГ (Единый день голосования)  — один из  таких чекпойнтов, к  которому за  десятилетие все привыкли. Кроме того, в  пользу голосование могло сработать ощущение сохранения управляемости электоральным процессом, помноженное на  трехдневное голосование, выстроенную систему работы избиркомов и  встроенность в  систему большей части политических партий. Поэтому риски какого-то большого фиаско были оценены как сравнительно низкие. Тем, кто занимается организацией выборного процесса в  регионах, важно было показать, что ситуация контролируется и  мы  держим руку на  пульсе, выборы  — не  проблемное направление, и  здесь можно пока радикально ничего не  менять.

—  Какова в  целом сегодня ситуация накануне Единого дня голосования? Сейчас у  нас политическая стабильность или все-таки искусственно сдерживаемый кризис?

—  Интерес к  выборам в  последние годы не  нарастал. Очевидно, этого не  происходит и  сейчас, когда ограниченное количество легальных каналов и  инструментов, которые могут существующие проблемы и  конфликты в  обществе вывести в  легальную политическую плоскость. Хотя для элит выборы являются символически важным событием. В  том числе обнажающими проблемы собственные или конкурентов.

Михаил Юрьевич Виноградов . Российский политолог и  регионовед, президент фонда «Петербурская политика».

Родился 9  апреля 1974 года в  Москве. В  1997 окончил исторический факультет МГУ им.  М.  В.  Ломоносова.

В  1992—1993 работал научным сотрудником Института массовых политических движений Российско-американского университета. Был участником авторского коллектива сборников «Россия: партии, ассоциации, союзы, клубы»

В  1993—1996  — научный сотрудник Центра политической конъюнктуры России.

В  1996—1997  — эксперт аналитического отдела АКБ «АвтоВАЗбанк-Москва».

В  1997 возглавил Информационно-аналитического управление Центра политической конъюнктуры России. Был первым выпускающим редактором еженедельной серии аналитических документов «Политическая повестка дня».

С  1998 по  2004 годы был политическим обозревателем еженедельника «Русская мысль» (Париж).

В  2001 перешёл на  работу в  Центр коммуникативных технологий «PRОПАГАНДА», где возглавил департамент политического консультирования, разрабатывал стратегии избирательных кампаний.

В  2007—2008  — генеральный директор Центра политической конъюнктуры России. C  октября 2008  — президент фонда «Петербургская политика».

Является одним из  инициаторов создания политических рейтингов российских регионов.

С  2007 совместно с  политологом Евгением Минченко на  постоянной основе выпускает рейтинг политической выживаемости губернаторов.

С  2012 года издаёт рейтинг фонда «Петербургская политика» с  оценкой социально-политической устойчивости регионов.

Публиковал индекс влияния глав 200 крупнейших городов России, рейтинг инновационной активности в  России (совместно с  РБК и  Российской академией народного хозяйства и  государственной службы при Президенте Российской Федерации), ежемесячный Топ-10 любопытных событий в  регионах.

В  2015 году начал разработку рейтинга вице-губернаторов по  внутренней политике.

По  итогам 2011 года занял первое место в  рейтинге цитируемости персон PR-отрасли

В  2013 был признан самым цитируем российским политологом.

Основной комментатор фонда «Петербургская политика», регулярно включаемого в  первую тройку самых упоминаемых российских аналитических центров.

Но  все равно выборы 2022 года не  ожидаются как самые яркие. Тем более, что КПРФ склонна скорее отбывать номер. Она в  принципе с  1996 года борется за  второе место, нежели за  первое, и  озабочена недопуском к  серебряным медалям кого-то из  конкурентов. В  2022 году от  КПРФ, судя по  кандидатам, которых она выдвигает в  интересных для себя регионах, типа Марий Эл, особенной борьбы за  победу явно ожидать тоже не  стоит.

ЛДПР, понятно, находится в  разобранном состоянии, когда вообще не  понятно, остается  ли в  России многопартийная система или все сводится к  полуторапартийной системе или к  системам вспомогательных партий, которые существовали еще при социализме в  странах Восточной Европы. Это тоже является фактором неопределенности. Хотя были случаи, когда выдвигались заведомо слабые кандидаты, не  конкурентоспособные, но  они достигали успеха и  даже побеждали. Такие примеры были, например, в  2018 году. Тогда, несмотря на  пенсионную реформу, суперактивности КПРФ и  ЛДПР не  представляли и  за  свалившиеся на  них первые места особенно не  боролись.

Сегодняшняя разобщенность партий снижает некие ожидания от  Единого дня голосования. Да, обычно фактором успеха протеста или оппозиции является не  столько активность оппозиции, сколько количество и  качество ошибок, которые допускает власть. Судя по  опросам политическим и  военным, мы  видим, что фабрика ошибок никуда не  исчезла. Проявится  ли это во  внутренней публичной политике выборов и  партий, мы  увидим. Были годы, когда мегаошибок не  допускалось, как отчасти это было на  выборах в  Государственную думу в  прошлом году. А  были годы, когда приближение выборов эту фабрику ошибок запускало и  усиливало. Так это было отчасти в  2018 году.

«Интерес к  выборам в  последние годы не  нарастал. Очевидно, этого не  происходит и  сейчас» Фото: «БИЗНЕС Online»

—  Есть  ли в  нынешних условиях какие-то болевые точки для ЕДГ-2022? Где могут возникнуть проблемы для Кремля или региональных властей?

—  Если брать губернаторские выборы, то  можно выделить несколько типов регионов, где никакой мега-бомбы сегодня никто не  ждет, и  факторы риска пока относятся к  гипотетической сфере.

Есть регионы исторически свободомыслящие, с  критично настроенным избирателем,  либо с  высокой активностью оппозиции. Очевидно, что в  разное время оппозиционная активность, в  том числе публичная, была в  Свердловской области и  Ярославской, где еще наряду с  губернатором будут выбирать горсовет. Есть факторы риска в  Карелии, в  известной степени в  Томской области, а  также с  городскими выборами во  Владивостоке. Есть фактор риска и  по  Барнаулу, Омску, Горно-Алтайску, Петропавловску-Камчаткому, но  это выборы в  городские советы.

Вторая категория регионов  — это те, которые исторически были дестабилизированы посадкой или внезапным арестом прежнего главы региона и  где управленческие раны до  конца не  заросли, хотя прошло уже много  лет. Образцовый пример  — это Республика Коми. Очевидно, что управляемость там так и  не  была налажена, но  в  этом году там нет выборов. В  этом  же ряду республика Марий Эл  с  первым местом КПРФ на  выборах в  Госдуму, Кировская область, где в  прошлом году «Единая Россия» заняла 4 место с  конца. Этот регион тоже был во  многом дестабилизирован арестом не  самой исторически значимой фигуры как Никита Белых, а  сменивший его Игорь Васильев особо влиятельным политиком не  стал. В  какой-то мере этот фактор риска остается и  в  Удмуртии, где выбирают губернатора и  заксобрание. Мы, может, меньше плохого из  региона слышим, но  говорить о  том, что Александр Бречалов стал полноценным лидером повестки и  элит, наверное, было  бы очень смело.

Третья категория  — это регионы, где демонтирована прежняя управленческая система. В  общем ситуация была сравнительно управляемой, но  как она себя проявит, пока вопрос. Наверное, более устойчивая ситуация в  Саратовской области и, возможно, в  Тамбовской, хотя там выборы проходили по-разному в  разные годы. Но  Саратовская и  Тамбовская области имеют репутацию регионов с  высоким потенциалом административного влияния на  систему подсчета выборов при необходимости. В  Рязанской и  Владимирской областях система не  самая сильная. Во  Владимирской она даже, наверное, слабая. Что будет выстроено на  их  руинах, мы  увидим в  ближайшее время.   

Четвертая категория  — это регионы относительно управляемые, но  с  текущими вызовами, которые могут сработать двояко. Как в  пользу власти, так и  против. Это Калининградская область со  всеми блокадными историями. Пока непонятно, как отреагируют на  это люди. То  ли они будут солидаризироваться с  властью, то  ли будет ощущение, что что-то пошло не  так. Я  не  считаю, что Калининградская область  — исторически демократический регион, там протесты носили скорее разовый характер в  нулевые годы, но  неопределенность, конечно, есть. А  крымские и  нынешние события внимание к  калининградскому форпосту, скорее, снизили, чем усилили. В  какой-то степени в  этом ряду и  Бурятия, где в  прошлом году на  думских выборах второе место было у  «Новых людей», где средний по  влиянию губернатор и  где была стрессовой тема потерь на  территории Украины.

Из  регионов устойчивых, наверное, осталась только Новгородская область. Но  там тоже на  выборах в  Госдуму в  прошлом году «Единая Россия» получила 9 место с  конца.  Однако на  фоне вызовов, которые перечислены, ситуация в  Новгородской области более устойчива, хотя исторически в  Великом Новгороде у  «Единой России» не  всегда высокие цифры.

Еще одной темой являются выборы в  Москве в  муниципальные советы, которые, казалось  бы, ничего не  решают и  никого особенно не  интересуют. Больше того, поход оппозиционеров в  муниципальные советы не  принес им  никаких результатов и  успехов. Но  в  моменты кризисные, как было во  время выборов в  Мосгордуму 2019 года, это отчасти придало смысл всем этим муниципальным депутаткам, которые напомнили о  себе, несмотря на  очевидную декоративность муниципальных советов.

«Большого рвения в  Марий Эл  КПРФ не  демонстрирует, хотя на  выборах в  Госдуму коммунисты получили в  этом регионе лучший результат по  стране. Но  случайности все равно возможны» Фото: «БИЗНЕС Online»

—  Вы  уже упомянули Марий  Эл. Там довольно высокий рейтинги КПРФ, а  у  врио Юрия Зайцева, который был назначен 10  мая, узнаваемость низкая. Но  так как его кандидатуру связывают с  Игорем Сечиным, предсказывают, что КПРФ «сольется» с  выборов, и  конкурента «устранят», чтобы победа не  досталась коммунисту. То  есть сюрпризов от  КПРФ ждать не  стоит?

—  Большого рвения в  Марий Эл  КПРФ не  демонстрирует, хотя на  выборах в  Госдуму коммунисты получили в  этом регионе лучший результат по  стране. Но  случайности все равно возможны. Как в  2018 году, когда выдвигались Коновалов и  Сипягин  — не  самые яркие и  отчасти технические кандидаты, которые шли на  выборах соответственно в  Хакасии и  Владимирской области от  КПРФ и  ЛДПР.

—  Так можно  ли все-таки предположить, что в  Марий Эл  КПРФ снимет своего кандидата в  пользу Зайцева?

—  Безусловно, возможно. Но  пока в  Марий Эл  КПРФ выдвинула какого-то второстепенного кандидата. Избирателям надо еще продать ситуацию, важно не  вызвать реакцию гнева и  бунта.  В  реалиях 2022 года это вряд  ли возможно. Да, в  Марий Эл  люди голосовали за  оппозицию в  прошлом году на  выборах в  Госдуму, когда 36 процентов было у  КПРФ против 33 процентов у  «Единой России». Но  для того, чтобы это повторилось сейчас, масштаб ошибок в  2022 году должен зашкаливать.

Чтобы каким-то образом залечить незалеченную травму, которая побуждала жителей Марий Эл  в  последние годы (после разрушения прежней управленческой системы) не  очень хорошо голосовать на  федеральных выборах, наверное, требуется разбор и  анализ ситуации.

Прежний глава Александр Евстифеев травму не  залечил, хотя арестованный Леонид Маркелов не  был лидером симпатий общественного мнения, таким Фургалом, и  усталость от  него в  республике была достаточно большой. При этом он  оставил интересный след в  истории региона с  реновированной Йошкар-Олой. Это, наверное, один из  самых беспрецедентных проектов и  с  точки зрения туризма, и  с  точки зрения городской инфраструктуры, если угодно, урбанизма, который при всем отторжении, который он  вызывал во  время проекта, не  оставил людей равнодушными.

—  А  во  Владимирской области каковы сейчас позиции ЛДПР, возможно  ли там повторение ситуации, как с  выборами Сипягина?

—  Владимир Сипягин был случайной фигурой. Если не  ошибаюсь, он  победил в  том числе, потому, что кандидата от  КПРФ на  выборах не  зарегистрировали. ЛДПР особой славы с  Сипягиным там себе не  снискала. И  вообще пример того, когда люди вышли с  протестом, а  потом он  рассосался и  ни  во  что не  перерос, довольно частый в  современной российской истории. Так было в  Калининграде, так в  значительной степени случилось и  в  Хабаровске, где волна в  защиту Сергея Фургала (глава Хабаровского края до  июля 2020 года, был арестован  — прим. ред .) ни  во  что в  итоге не  вылилась. Поэтому, может быть, жители Владимирской области уже выплеснули свою оппозиционную эмоцию, и  у  них не  так много негатива осталось. Меньше, чем в  среднем по  стране, где негатив в  последние годы не  выплескивается почти совсем, а  копится.

«Как будет в  Калининградской области, стоит посмотреть. В  целом это регион, в  котором уровень патриотизма всегда был выше среднего» Фото: ©  Евгений Биятов, РИА «Новости»

—  Как все-таки будет решаться судьба Калининградской области и  ее  губернатора Антона Алиханова, учитывая проблемы там с  транзитом и  блокадой?

—  Во-первых, мы  не  знаем, насколько серьезны последствия блокады и  насколько жесткой может быть реакция. Сначала были ожидания, что федеральная реакция будет спокойной, потом туда поехал господин Патрушев. Как я  понимаю, одной из  проблем паромной доставки тех или иных товаров в  Калининградскую область было то, что паромы концентрировались на  военных грузах. Поэтому если смотреть со  стороны, то  блокада Калининграда не  фатальная и  не  полная. До  сентября еще многое может поменяться.

Также достаточно разноречивая информация приходит о  регионах, подвергающихся военным ударам: Белгородской, Курской, Брянской областях. Кто-то говорит, что там патриотическая солидаризация по  поводу необходимости защиты, а  кто-то говорит, что люди, имея родственников по  ту  сторону границ, подчас обладают более противоречивой информацией о  том, что происходит на  территории Украины и  испытывают скорее тревожность, нежели патриотическую эйфорию.

Как будет в  Калининградской области, стоит посмотреть. В  целом это регион, в  котором уровень патриотизма всегда был выше среднего. Вера в  большую Россию, ее  мощь там была на  уровне приграничных дальневосточных регионах, где лояльность существует исторически, несмотря на  локальные эксцессы. С  другой стороны, остается вопрос ошибок и  рисков, особенно в  условиях того, что Калининград, как отчасти и  Сочи после 2014 года, отошел немного на  периферию и  перестал быть нашим геополитическим «все» номер один.

—  Еще отдельно хотелось  бы затронуть Свердловскую область. Учитывая, что в  последнее время с  ней было связано много конфликтов. Это и  словесная дуэль телеведущего Владимира Соловьева с  губернатором Евгением  Куйвашевым, и  информационные  атаки на  Ельцин-центр. Как думаете, какой вектор будет в  Свердловской области?

—  С  одной стороны в  Свердловской области есть усталость от  не  местного губернатора, есть историческая традиция протеста. С  другой, есть не  самый удачный оппозиционный опыт. Не  сказать, что Евгений Ройзман на  посту мэра стал екатеринбургским Фургалом, и  появилась мощная история. Общая волна в  защиту Ройзмана была достаточно умеренной. Можно допустить, что протестный потенциал в  Свердловской области уже выплеснулся, как и  в  Хабаровске или как когда-то в  Калининграде.

Наверное, присоединение Куйвашева к  теме местного патриотизма через троллинг Владимира Соловьева  — это скорее удачный ход в  условиях того, что местный патриотизм, особенно в  Екатеринбурге, всегда высокий, даже зашкаливающий. Но  здесь опять  же важно сделать все тонко, не  допустив каких-то ошибок. Например, не  присоединиться к  федеральным темам повестки, которые в  крупных городах скорее могут раскалывать, а  не  консолидировать социум. Но  в  целом ситуация в  Свердловской области вызывает у  действующей власти меньше тревожных ожиданий, чем это было еще год назад. Хотя пространство для ошибок остается.

«Какие проблемы сняла  бы отставка Коновалова? Регион далеко не  первостепенный и  больших проблем федеральной власти он  не  доставляет» Фото: ©  Владимир Трефилов, РИА «Новости»

—  Все-таки возможны  ли какие-то сюрпризы на  губернаторских выборах, например, новый «казус Сипягина»?

—  Сегодня при инерционном сценарии сюрпризов на  выборах, скорее всего, не  будет. Но  есть фактор ошибок власти. Есть общая зависимость от  случайностей, которые возможны по  вине федеральной повестки. Неизвестно, с  каким настроением люди выйдут из  отпусков, что будет с  экономикой, с  ценами и  так далее. Есть фактор случайной концентрации ожиданий вокруг кандидатов, которые и  не  стремились к  победе, как было в  том  же Владимире или Хабаровске, когда люди обнаруживали себя, всех соседей на  избирательном участке с  ощущением, что они являются участниками исторического события. Пока в  2022 году такой сценарий не  представляется особенно вероятным. Особенно в  условиях форс-мажорной, крайне стрессовой ситуации и  некой периферийности темы выборов в  текущей повестке. Тем не  менее, регионы разные и  нормальное моделирование ситуации предполагает типологизацию, скорее, гипотетических рисков.   

—  Как вы  думаете, а  почему до  сих пор не  сняли с  губернаторов коммуниста Валентина Коновалова в  Хакасии, хотя власти предъявляли к  нему немало претензий?

—  А  какие проблемы сняла  бы отставка Коновалова? Регион далеко не  первостепенный и  больших проблем федеральной власти он  не  доставляет. В  прошлом году на  выборах одномандатников в  Госдуму коммунисты проиграли, выиграл единоросс Сергей Сокол. Зачем ссориться с  КПРФ без необходимости? Тем более, что у  КПРФ отняли Иркутск, добытый в  боях, и  ничем его не  компенсировали. ЛДПР тоже не  компенсировали то, что во  Владимире отставили Сипягина, хотя казалось  бы многие ждали, что ЛДПР получит своего губернатора в  Томске.

Поэтому представления о  прекрасном у  федеральной власти по  Хакасии, наверное, до  конца не  появились. И  как решить ту  проблему, которая возникла в  2018 году, четкого понимания  нет. Всем в  равной степени внимание не  уделишь, не  из  всех регионов сделаешь новую Тульскую область. Может быть, не  доходят руки, может, нет желания ссориться с  коммунистами, которые на  федеральном уровне ручные и  шелковые.

—  Если говорить об  оппозиции в  целом, кто она сегодня и  где она в  условиях полного разгрома несистемной оппозиции? А  системная  — оппозиция  ли вообще?

—  Конечно, этот разговор имеет свои рамки. Ощущение, которое есть и  у  политических активистов, и  у  населения о  том, что политика в  стране запрещена, наверное, абсолютизирует ситуацию. Официальная повестка не  мешает думать, когда пространство запрещенного и  разрешенного выглядит достаточно двусмысленно. Значительная часть активных людей в  политику не  идет из-за ощущения, что она либо запрещена, либо из-за того, что поменять ничего невозможно. В  итоге, качество материла, которое идет в  политику, снижается.

Полноценной конкуренции внутри оппозиции  нет. С  одной стороны, власти так удобнее, когда есть люди, для кого присутствие в  оппозиции  — скорее источник аппаратного статуса, дающего прописку в  легальный политический элите. Но  публичная политика существует в  том числе для того, чтобы выплескивались негатив, раздражение, раскол в  обществе, и  через механизм легальной публичной политики согласовывались конфликты, которые в  обществе существуют. Но  арбитражная ниша публичной политики по  урегулированию конфликтов сегодня в  значительной степени не  действует.

На  фоне разговоров о  том, что российское общество консолидировалось раз и  навсегда, в  текущей жизни возникает масса расколов. Поэтому с  точки зрения рисков то, что пар из-под крышки чайника не  выпускают, могут возникать потенциальные проблемы. Но  этот вопрос не  ощущается действующей властью как первостепенный и  требующий немедленного реагирования. Наоборот, лидеры прежних оппозиционных партий потихоньку стареют и  умирают и  вроде как проблем  нет. Такой стереотип тоже срабатывает.    

—  В  этом году выборы губернаторов будут проходить по  старым правилам, но  избранники получат новые полномочия и  ограничения после того, как вступила в  силу реформа региональной власти. Теперь снимаются ограничения по  срокам полномочий, президенту будет намного проще уволить губернатора. Как вы  оцениваете эту реформу в  нынешних условиях?

—  Я  напомню, что эти поправки готовились в  пакете с  муниципальной реформой, которая сегодня разумно заторможена. С  другой стороны, возможность снять губернатора и  отправить его под арест и  раньше не  была проблемой. Более того, третий губернаторский срок для кого-то здорово, а  для кого-то  — бремя. Некоторые сидят и  ждут, когда их  заберут обратно в  Москву как герой знаменитого рассказа, просившего об  это дедушку Константина Макаровича, а  вместо этого им  говорят, что они, может быть, останутся в  регионе навсегда. При том, что эта позиция для губернатора не  предел мечтаний. Кто-то хочет на  пенсию, кто-то хочет обратно на  федеральный уровень, а  то  и  с  повышением. Поэтому я  бы не  сказал, что реформа каким-то образом усилила субъектность губернаторов.   

—  Как вы  считаете, а  конфликт татарстанских элит с  федеральными по  поводу должности президента Татарстана исчерпан?

—  Тема конфликта татарстанских элит с  федеральными ушла из  повестки, о  ней сейчас не  слышно. На  фоне подчеркнутого (и, возможно, даже избыточного) идеологического радикализма, который демонстрировал Татарстан, сейчас не  время поднимать эти вопросы. С  другой стороны, мы  видим, что и  прошлая атака на  Татарстан появилась почти на  пустом месте. Действие властей республики снизили вероятность атак на  них в  ближайшее время. Но  до  конца какой-то суеты и  активности аппаратных конкурентов устранить не  смогут. Передышка какая-то возможна, но  поскольку и  прошлая борьба против Татарстана не  имела внятного повода, а  повод, который возник, был притянут за  уши, никто не  гарантирует, что на  следующем витке подобный конфликт не  возникнет вновь.

«В  то  же время в  целом по  стране происходит расконцентрация, расслабление. Ушла сверхтревожность, которая была в  конце февраля, марте, и  возникло ощущение, что все остается, как прежде» Фото: «БИЗНЕС Online»

—  А  как регионы и  региональные элиты выносят нынешний кризис на  фоне спецоперации и  санкций? Как реагируют на  спецоперацию региональные экономики и  политические системы?

—  Если говорить о  региональных экономиках, то  последствия происходящего разнообразны. Очевидно, что есть ряд проблемных или потенциально провальных направлений. Например, ситуация в  автопроме, отчасти в  импортозамещении, авиации или работе кинотеатров, оставшихся без репертуара, зрителей и  денег.

В  то  же время в  целом по  стране происходит расконцентрация, расслабление. Ушла сверхтревожность, которая была в  конце февраля, марте, и  возникло ощущение, что все остается, как прежде. В  этом есть и  потенциальная проблема, потому что, по  сути, возвращение граждан к  прежней потребительской модели закладывает немало рисков. Власть не  может открыто готовить людей к  возможным проблемам, потому что это нарушает логику разговоров, что все идет по  плану и  санкции нас только укрепляют. Но, естественно, если гипотетические проблемы с  поставками значимых для потребителей товаров будут нарастать, будет возникать и  рост рассинхронности ожиданий граждан и  реальной экономики. Пока очевиден конфликт между алармистскими прогнозами экономистов, которые указывают на  возможные линии разлома, и  расслабленностью, которая характерна и  для потребителей, и  для части истеблишмента.

Если говорить об  общей реакции политических систем, понятно, что было  бы странно утверждать, что в  обществе нет тревожности. Она вполне очевидна и, несмотря на  привыкание, не  может никуда уйти. Но  все-таки для аппаратчиков важно, можешь  ли ты  оказаться крайним в  тех проблемах, которые возникают.

Пока регионы крайними не  оказываются. Да, в  случае экономической турбулентности регионы понимают, что, как и  во  время ковида, многими вещами придется заниматься самим. Но  сейчас все потенциальные проблемные линии в  повестке, в  том числе, возможная ассинхронность в  настроениях граждан и  официальной риторике, не  вызваны деятельностью региональных элит. Поэтому дополнительной тревожности ситуация после 24  февраля в  данный момент не  создает. Но  сохраняется общий невроз.

—  То  есть, несмотря на  тревожность, спецоперация не  сказалась на  устойчивости региональных политических режимов?

—  Ключевые вызовы, конечно, лежат в  федеральной повестке, потому что все эти события, снизив роль институтов за  последние годы, повысили значимость случайности. А  задача институтов  — защищать Систему и  ее  интересантов от  случайностей. Но  случайности возможны не  только против власти, но  и  в  ее  пользу.

Если брать Единый день голосования, он,  по  сути, третий год будет проходить в  состоянии измененного сознания. Два ковидных года и  военный  год. В  этой ситуации Единый день голосования не  становится главным событием года, которого ждут, надеются, боятся избиратели и  значительная часть истеблишмента.

«Тот, кто интересуется, может собирать данные по  открытым источникам. А  если человек сам не  проявляет интереса, текущая повестка не  мешает верить ему, что потери минимальны или вовсе отсутствуют» Фото:  MOD Russia/via Globallookpress.com  / www.globallookpress.com

—  Сегодня по  выборкам социологов фиксируется довольно высокий уровень поддержки спецоперации в  целом по  России. Но  социологи преимущественно опрашивают столичные регионы. А  какой уровень поддержки операции в  регионах, куда приходят грузы-200?

—  В  целом апатия, исследованием которой Фонд «Петербургская политика» занимался в  прошлом году, никуда не  исчезла. Люди следят за  фронтовыми новостями, но  меньше, чем в  марте. В  обществе по-прежнему есть ощущение невсамделишности происходящего, готовность сконцентрироваться на  собственном общественно-политическом бездействии никуда не  ушла.

Количественные оценки настроений населения затруднены целым рядом причин. Одна из  них  — это большое количество отказов разговоров с  социологами. Это не  значит, что все отказывающиеся недовольны действиями российской власти. Этому феномену не  один  год. Но  сегодня масштаб отказов общаться с  социологами обрекают любые опросы, по  сути, на  сугубо индикативную роль. Показатели открытых вопросов, когда респондентам самим предлагают назвать политиков, которым они доверяют, заметно выросли в  пользу власти в  сравнении с  2021 годом, но  все  же далеки от  рекордных «послекрымских» данных. Общество скорее в  апатии, нежели в  эйфории.

Апатия как состояние пониженной деятельной активности не  может полностью исключить ни  тревожность, ни  потребность в  сопереживании  — в  том числе одной из  сторон конфликта. Потребность ощущать себя и  свою страну на  стороне добра является одним из  ключевых компонентов национальной идеи, если она существует.  Сказывается и  историческое недоверие к  позиции украинской стороны, так как много лет Украину в  официальном российском контенте позиционировали как недогосударство, и  часть людей склонны с  этим солидаризироваться.

Но  понятно, что официальная повестка сегодня базируется на  большом количестве элементов умолчания. Она не  предлагает профилактику тех возможных содержательных рисков, возникающих в  случае широкой доступности альтернативной информации, не  попадающей в  официальную повестку. Поэтому у  многих людей сегодня есть потребность в  интерпретации происходящего, они подчас готовы идти за  самыми неожиданными интерпретациями, которые покажутся им  правдоподобными, потому что к  самостоятельному объяснению происходящего люди не  всегда способны. В  результате кто-то идет за  провластной интерпретацией, кто-то  — за  интерпретаций проукраинской, кто-то исходит из  того, что все стороны врут и  все равно никогда в  этом не  разобраться. Эта палитра мнений существует сегодня в  обществе, хотя было  бы преувеличением говорить, что она полностью представлена в  публичной политике.

—  То  есть наши потери на  Украине не  сказываются на  уровне стабильности региональных режимов, так как ситуация больше связана с  федеральными властями?

—  Не  думаю, что потери будут связывать именно с  региональными властями. Тем более что у  части региональных властей есть возможность выбора  — идти в  авангарде официальной повестки или не  торопиться вставать в  первые ряды. Плюс сегодня в  обществе доминирует потребность «развидеть» негативные новости. Поэтому люди стараются на  этом не  концентрироваться до  конца, не  будучи готовы в  это верить. Тот, кто интересуется, может собирать данные по  открытым источникам. А  если человек сам не  проявляет интереса, текущая повестка не  мешает верить ему, что потери минимальны или вовсе отсутствуют.

«Чечня  — не  единственная территория, где тема потерь присутствует так ощутимо. Это есть и  в  Дагестане, и  в  Бурятии» Фото:  MOD Russia/via Globallookpress.com  / www.globallookpress.com

—  Насколько монолитная ситуация сегодня в  Чечне и  насколько ее  контролирует Рамзан Кадыров, учитывая, что этот регион, наверное, больше всех получает грузы-200 в  последние месяцы?

—  Противоречивость официальной информации в  Чечне и  на  Северном Кавказе присутствовала и  во  время ковида. Но  Чечня  — не  единственная территория, где тема потерь присутствует так ощутимо. Это есть и  в  Дагестане, и  в  Бурятии. Информации о  том, что в  Чечне есть системные действия по  расшатыванию власти, насколько я  понимаю, не  приходило. Да, присутствует некий контраст между предъявлением всемогущим национальным потенциалом военной силы и  разноречивыми результатами, которые мы  видим по  итогам боевых действий. Но  сегодня это интересует скорее энтузиастов.

—  Но  рычаги возможного недовольства в  регионах из-за спецоперации все-таки есть? Несмотря на  то, что, в  целом, в  России все зачищено? Или все недовольные уехали?

—  В  любом обществе существуют противоречия. Любой учитель скажет, что если взять школьный класс и  исключить из  него всех отличников, двоечников и  хулиганов, то  оставшиеся ученики быстро воспроизведут прежнюю структуру. Интересно, кстати, что, в  последнее время пошли сообщения, что вырос запрос на  частные школы со  стороны родителей, стремящихся защитить своих детей от  волны идеологизация и  политизации, которые недвусмысленно проникают в  систему образования. Хотя, казалось  бы, те, кто такими школами интересовался, будь то  экспаты или критично настроенная часть горожан, уехали или потихоньку уезжают.

Но  обнаруживается, что им  на  смену приходят те, для кого идеологизация системы образования  — тревожный знак. Если от  общей идеологизация сам ты, может быть, не  защитишься, потребность защитить своих детей никуда не  исчезает. До  этого не  без участия чиновников саботировались проекты вокруг «Юнармии» или пионерии. Одно дело  — необязательная риторика, а  другое  — дети, которые в  российском обществе сегодня во  многом сакральны.

Есть и  межпоколенческие проблемы, разность восприятия происходящего различными поколениями в  условиях того, что не  происходит полноценной ротации поколений в  бизнесе, политике. Представить себе, что 2022 год и  есть привлекательный «образ будущего» для молодежи, который наконец отсинтезировали в  пробирке, было  бы достаточно смело. Общая волна радикализации, касающаяся системы образования, науки, границ допустимости, цензуры в  интернете и  так далее, потенциально может идти в  контраст с  российским обществом, в  котором уровень агрессии в  последние десятилетия скорее снижался.

Но  никто не  отменял отсутствие у  протестной активности в  России способности к  построению четкой, системной стратегии, не  сводящейся к  эмоциональному выплеску и  радости от  самого факта этого выплеска. Быстро сменяющейся новым ощущением собственного бессилия и  неспособности ничего качественно изменить. А  также готовностью легко убедить себя в  собственном одиночестве и  маргинальности.

Это сдерживает, ограничивает предъявление более акцентированное оппозицией критиков, скептиков, которые в  обществе существуют. В  интернете они порой представляют скорее даже большинство. Но  при этом их  не  представленность в  легальном  медийном поле сегодня не  воспринимается властью как проблема. И  не  создает власти особенных проблем.

—  Какие регионы могут стать драйверами развития в  нынешней ситуации, когда Путин объявил условно полную свободу предпринимательства, о  чем он  говорил на  ПМЭФ?

—  Я  думаю, что слово «развитие» не  является ключевым слоганом и  мемом 2022 года. Поэтому тезис о  свободе предпринимательства еще должен пройти тест на  жизнеспособность.