​ТЮЗ показал нам горести, которые были вчера

В Казанском государственном театре юного зрителя состоялась первая премьера юбилейного сезона – спектакль «Шварц, человек, тень». За судьбой одного из главных сказочников XX века следил культурный обозреватель «Казанского репортёра».

Хотя на этом и не акцентировалось внимание пришедших в здание бывшего купеческого клуба, где с 1940 года живёт Казанский государственный театр юного зрителя, но первый показ документальной сказки «Шварц, человек, тень» прошёл в преддверии дня рождения главного героя спектакля. Евгений Львович Шварц родился в Казани 21 октября 1896 года и прожил здесь два года. Но это обстоятельство позволяет нам теперь с гордостью говорить о писателе как о своём земляке.

История, рассказанная драматургом Маргаритой Кадацкой и режиссёром Дмитрием Егоровым, начинается как литературно-драматическая композиция, в которой на голоса разложен текст мемуаров.

«Вот во что обратилась его жизнь. Он ненавидит актёрскую работу и, как влюблённый, мечтает о литературе, а она всё поворачивается к нему враждебным, незнакомым лицом», – сообщает о себе в третьем лице Шварц (Сергей Мосейко). Его супруга – Гаянэ Халайджиева (Диана Никульцева) – включается в его воспоминания и поначалу словно иллюстрирует текст: «Всё вообще случайно получилось. В конце ноября, поздно вечером, шли мы в Ростове по берегу Дона, и ты уверял меня, что по первому слову выполнишь любое моё желание. Ну я и сказала – прыгни в Дон». Это случилось поздним осенним вечером 1919 года. Шварц прыгнул. Гаянэ согласилась стать его женой. Через десять лет у них родилась дочь Наташа (Гузель Валишина).

В 1927 году Шварц познакомился с Екатериной (Гузель Шакирзянова), женой композитора Александра Зильбера, и между ними, как говорили в те времена, пробежала искра. Тайный роман не мог длиться вечно. Он уходит из семьи, она расстаётся с мужем.

В своих дневниках Шварц писал, что его первый брак оказался неудачным и что настоящая жизнь для него началась лишь после встречи с Катей. Они были счастливы три десятка лет, до самой смерти писателя. Потом она подготовила к печати полное сочинений Шварца и, через пять лет после смерти любимого, приняв смертельную дозу снотворного, ушла вслед за ним.

Такое немного грустное путешествие по жизни Евгения Львовича проходит в новом для театра пространстве. Фойе – чуть помпезное, с арочными перекрытиями и колоннами – стало естественной – документальной – декорацией сказочной истории, построенной исключительно на реальных событиях и цитатах. Да и в самом действии – постмодернистское смешение стилей, форм и форматов, какого ранее не было в ТЮЗовских постановках. Но для режиссёра Дмитрия Егорова такое сценическое решение органично – с лёгкой шизофренией, здоровым юмором, вопиющей актуальностью и чудаковатой композицией.

– Это продиктовано личностью самого героя, – поясняет Дмитрий Владимирович. – Шварц писал очень разные произведения. И смешение форм было обусловлено смешением в тексте его дневниковых записей, «взрослых» пьес, сказок, радиопьес. Личность, про которую мы говорим, была такая, как бы разноформатная, вот и мы решили одним жанром не ограничиваться.

«Шварц, человек, тень» вовсе не байопик. В какой-то момент мы теряем понимание, где жизнь, а где фантазии, рождающиеся в голове писателя, и погружаемся в некий транс. Мир творческого воображения оказывается гораздо реальнее мира, из которого это самое воображение и черпает свои образы. Автор пьесы Маргарита Кадацкая следует принципу остранения, стремясь вывести читателя из автоматизма восприятия и сделать приоритетным не узнавание, а особость взгляда на саму жизнь. Точно так же, как это сделал Чехов в «Каштанке», показав мир глазами собаки, или Лев Толстой в «Холстомере», где мысль лошади не кажется нам чуждой и надуманной.

– Я сама сказочница, я пишу сказки, – признаётся Маргарита Александровна. – Я понимаю, что жизнь сказочника – это всегда сказка. Это мышление, которое преобразует реальность вокруг себя в одно большое мистическое пространство. Иногда страшное, иногда весёлое.

Друзей у Шварца не много. В спектакле это два Николая – Заболоцкий (Дмитрий Язов) и Олейников (Евгений Быльнов).

Первый из них – тоже, кстати, наш земляк – один из крупнейших советских поэтов и переводчиков. В 1938 году был арестован по обвинению в принадлежности к троцкистско-бухаринской группе среди ленинградских писателей и просидел в лагерях до 1946 года. «Он сумел создать вокруг себя дубовый частокол. Его не боялись, но ссориться с ним боялись. Не хотели. Не за важность, не за деревянные философские системы, не за методичность и строгость любили мы его и уважали. А за силу. За силу, которая нашла себе выражение в его стихах», – напишет о нём Шварц. Именно таким – волевым, непреклонным и не прогибающимся под изменчивый мир его точно и убедительно создаёт Дмитрий Язов.

Второй – писатель, поэт, сценарист Николай Олейников – словно предчувствуя свою судьбу сочинит в 1934 году проникновенное:

Таракан сидит в стакане.
Ножку рыжую сосёт.
Он попался. Он в капкане
И теперь он казни ждёт.
Таракан к стеклу прижался
И глядит, едва дыша…
Он бы смерти не боялся,
Если б знал, что есть душа.
На затоптанной дорожке
Возле самого крыльца
Будет он, задравши ножки,
Ждать печального конца.
Его косточки сухие
Будет дождик поливать,
Его глазки голубые
Будет курица клевать.

«Вот уж поистине больное моё место, – вспомнит Шварц о попавшем в июле 1937 года тиски НКВД и через четыре с небольшим месяца расстрелянном друге. – Каждая встреча с исчезнувшим Олейниковым причиняет боль. Никто меня не оскорблял до такой глубины. Дело не в том, простил я его или нет. Я не обвинял – я его слишком для этого любил. Но ушибленные места всё болят».

Евгений Быльнов блестяще показывает сущность провокативной иронии и изысканной пародийности Олейникова, проявляющихся в стиле его общения буквально со всеми.

– Я поняла, что Шварц был очень честным умным человеком, – говорит Маргарита Александровна. – Для меня этого было достаточно. То, как он прожил свою жизнь, чтобы не было стыдно ни за одно своё слово, ни за один свой поступок, это дорогого стоит. Для меня это было главное в этой истории. А его отношение ко всему происходившему тогда… Он был советский человек.

«Мы жили внешне как прежде. Устраивались вечера в Доме писателей. Мы ели и пили. И смеялись. А что мы ещё могли сделать? Любовь оставалась любовью, жизнь жизнью, но каждый миг был пропитан ужасом. Мои заслонки опускались. Внутри остались только Катя и Наташа», – сознаётся Шварц в пьесе.

И он сам, и все, кто был рядом с ним, говорят текстами его произведений. И такое вторжение смыслов, напластование слов и образов рождают новые прочтения характеров как реально существовавших людей, так и их литературных теней. Сталин (Дмитрий Язов) произносит нравоучения Аннунциаты из шварцевской «Тени», воспитанник интерната Женя Шелаев (Валерий Антонов), отправляющийся на фронт, превращается в Ланцелота из шварцевского «Дракона», Катя говорит словами Хозяина и шварцевского «Обыкновенного чуда», а сам Шварц и его дочка ведут диалог Пажа и Золушки из шварцевской «Золушки». Впрочем, ни одна цитата в спектакле не атрибутирована, зрителям самим предстоит их услышать и угадать. И повествование неожиданно превращается в специфический квест-угадайку. Кому-то удаётся проникнуть в философские глубины текста, кто-то остаётся на поверхности рассказанной истории…

– Я когда пишу что-то, мне хочется, чтобы каждый человек увидел там что-то своё, – раскрыла секрет Маргарита Александровна. – Для меня важно не заставить кого-то что-то почувствовать, для меня важно поговорить. А что зритель из этого вынесет, это зависит от его настроя. Шварц был добрым сказочником. Я хотела бы, чтобы и зритель уходил со спектакля с желанием сделать что-то доброе.

На плечи каждого актёра ложится практически по нескольку образов. Смена масок тоже не прописана в сценарии: кто есть кто в данный момент тоже предстоит угадать самим зрителям. А это не так уж и просто. Бесподобная Елена Калаганова, например, предстаёт перед нами то Людоедом-женщиной из НКВД, то Чиновницей на заседании в Кремле, то Обезьянкой в блокадной ленинградской радиопостановке. И каждый раз она – самая настоящая, реальная, рождённая творческим воображением. Или, скажем, блестящая в неожиданном сочетании амплуа гранд-кокет и инженю Елена Синицына, создавшая образы Секретарши, Воспитательницы, Чиновницы и Медвежонка. Столь разнохарактерные персонажи в её интерпретации – близкие по духу строители светлого будущего, но они глубоко индивидуальны по отношению к инструментарию этого строительства. Впрочем, это можно отнести к любому исполнителю множественных ролей. Как же удаётся им оставаться в пограничье вымысла и жизни, заставляя зрителей поверить в правду происходящего?

– Артист для меня всегда сотворец, а не инструмент для лепки, – убеждённо произносит Дмитрий Владимирович. – С артистом очень важно договориться, услышать друг друга. Во многом работа над спектаклем шла коллегиально. Мне не хотелось, чтобы спектакль рождался в каком-то принуждении и насилии. Мы вот в июне собрали спектакль, и чтобы не растерять его до премьеры, периодически артисты собирались и устраивали нечто вроде прогонов, шлифовали образы. У меня от общения с ними остались только хорошие ощущения.

Шварц сидит на стуле. Около него примостилась Катя.

– Ты и не умрешь, а только превратишься в плющ, да и обовьешься вокруг меня, – говорит она ему. – А я обращусь в дуб. Вот. Никто и не умрёт из нас, и всё кончится благополучно. Спи. Проснёшься – смотришь, и уже пришло завтра. А все горести были вчера.

Тем временем в комнату Шварца проникают Людоеды (Александр Яндаев и Владимир Никитин). Они ведут себя здесь по-свойски, трогают вещи, смеются, бесцеремонно присваивают пространство. Но появляется Санчо Панса, в котором мы узнаём Оленикова, и произносит финальные слова пьесы, дающие надежду на то, что Дон Кихот Ламанчский, которым, вне всякого сомнения, должен стать сам Шварц, продолжит свою битву с тенями.

– Горести есть всегда – и вчера, и позавчера, и завтра, наверное, будут, – размышляет Маргарита Александровна. – Это история о жизни человека, где может случиться всё. Я не предсказываю будущее. Я просто верю в добро…

«Стыдно убивать героев для того, чтобы растрогать холодных и расшевелить равнодушных», – эти слова, вложенные Шварцем в уста одной из героинь «Обыкновенного чуда», мог бы сказать и сам Евгений Львович. Он бежал от безысходности и трагедийности в рассказываемых им историях. Наверное, не случайно судьба подарила ему в качестве одной из последних работ – сценарий фильма «Дон Кихот». И здесь его герой умирает, только потому что жизнь лишила его главного в жизни, – он не может прийти на помощь людям. Да и сам Шварц расстаётся с жизнью тогда, когда к нему приходит озарение: «Убийцы задушили не только людей, самый воздух душен так, что, сколько ни возделывай, ничего не вырастет». Он взывает к нам словами своих персонажей: «Я умоляю вас – опомнитесь! Очнитесь! Разорвите паутину, в которой мы все запутались!»

Об этом первая премьера юбилейного девяностого сезона Казанского государственного театра юного зрителя.

Зиновий Бельцев.