​Борис Вайнер: мир, из которого всегда получается текст

Писатель, поэт, переводчик, драматург, автор-исполнитель, журналист Борис Вайнер сегодня отмечает семидесятипятилетие. Культурный обозреватель «Казанского репортёра» пообщался с ним накануне этой даты.

– Отец ваш был юристом, мама талантливым врачом, да и сами вы закончили сто тридцать первую Казанскую физико-математическую школу, имея шанс стать неплохим химиком. Где же вам так не повезло-то, что в писатели подались?

– Библиотека у нас, видимо, была «слишком» большая. Читал много. У меня с младших классов хорошо получались сочинения. К тому же, хотя литераторов у нас, насколько мне известно, не было в роду, но гуманитарные гены были сильны: учителя, актёры, музыканты… Учителя были неплохие. Когда я в казанской шестой школе учился, у нас одно время преподавал Феодосий Константинович Новиков, совершенно дивный преподаватель литературы. Легендарнейшая фигура. Одним из самых увлекательных занятий для меня было составление схем больших сложносочинённых и сложноподчинённых предложений, а ещё лучше – усложнённо-сложносочинённо-подчинённых, занимающих страницу-другую в книжке. Выступая сегодня перед школьниками, в ответ на вопрос «А какой ваш любимый предмет?» я им честно всё это рассказываю. Школяры переглядываются, и по лицам их начинает бродить недоверчивая улыбка. Так что, в принципе, не так уж это и удивительно, что я пошёл не по стопам родителей. Человек же выбирает себе дело, которое, как он сам считает, у него лучше всего получается. Сначала моё увлечение обернулось журналистикой, а потом и литературой.

– А вы помните своё первое стихотворение?

– Оно, вероятно, появилось в старших классах школы. Тогда у меня была большая толстая общая тетрадь, половина которой была исписана стихами. Что-то близкое к верлибрам. Я даже не знаю, сохранилась ли она у меня. А именно первого – не помню. Это же было временное увлечение, к которому я вернулся лет так через восемь-десять. Никакой юношеской романтической любовной лирики. Для девушек я пел, а не стихи писал.

В автобиографической повести «У дороги чибис» Борис Вайнер признавался: «Самое раннее моё, из начала пятидесятых, воспоминание: Бугульма, время сирени, мне пять лет, я копаюсь в песочнице возле детского сада. Маленькие дворики частных домов по соседству обнесены редкими голубыми заборчиками, и на веранде за одним из них играет музыка. Сквозь забор видно, как время от времени, чтобы перевернуть пластинку, к столику с патефоном подходит женщина в розовом с разводами платье. Я вслушиваюсь, и руки мои перестают ворочать лопаткой. Песня мне нравится, и от скрипок сладко замирает сердце, хотя я мало что понимаю». Сейчас он сам автор множества песен – и на свои стихи, и на чужие. Первый его авторский диск – «Лунатики» – вышел в 2004 году. Музыку на стихи Бориса Гиршевича писали Григорий Гладков и Александр Лукьянов, Леонид Любовский и Виталий Харисов, Фоат Абубакиров и Анатолий Луппов…

– По крайней мере в молодости я был окружён людьми, которые ко мне хорошо относились. Да и сейчас я могу сказать, что мне повезло в жизни. Я в каком-то смысле человек упёртый: если я в чём-то убеждён, меня невозможно с выбранного пути столкнуть. И кто бы что бы мне ни говорил, даже самый уважаемый мной человек, я, может быть, попереживаю, но буду продолжать гнуть свою линию. На мои стихи песни писали многие, но я довольно-таки часто предпочитаю мои собственные мелодии. Не любой композитор проникается тем чувством, которое у поэта в стихах, и будь этот композитор хоть трижды профессионал, у него возникают неправильные, с моей точки зрения, акценты. Моя музыка близка к бардовской песне или к так называемому «правильному» (то есть без блатного оттенка) шансону. А для эстрады, куда я тоже пишу – иногда по заказу, иногда и самому приходит эстрадный сюжет в голову – композиторы сочиняют совсем другие мелодии. У меня нет предубеждения к эстрадной песне – жанр как жанр, нет плохих жанров, есть плохие авторы.

– Это то, о чём вы мечтали с детства?

– Мечтаемых профессий было две: геолог и артист. С замиранием сердца слушалось у радиоприёмника «Держись, геолог, крепись, геолог, ты солнцу и ветру брат!» и производились раскопки в ближайшем к дому овраге. Но были и самодельный кукольный театр заодно с театром теней, устроенный за занавесом из простыни на лестничной площадке, и регулярное возникновение моё на школьной сцене. Геология не сбылась, а вот сцена вполне себе осуществилась. В школьные годы, помнится, играл Ходжу Насретдина, которого возили два пацана под попонкой, изображавшие ослика. Песню из того спектакля я и сейчас помню: ««Я Ходжа Насретдин, сам себе господин. И скажу – не совру – никогда не умру». Потом была сцена ДК медработников. Там у меня были небольшие роли, но они мне нравились. Моё амплуа – простак, только в моём случае он малый с юмором. Потом был «УТЮГ» – университетский театр юмора и гротеска, которым руководил Борис Максимов, впоследствии режиссёр-документалист. Там в студенческие годы актёрствовали будущие поэтесса, эссеист и фотохудожник Лида Григорьева и режиссёр, актёр и литератор Борис Львович. Тогда и на филфаке был ТЮМИФФ (театр юмористических миниатюр историко-филологического факультета), созданный будущим журналистом, поэтом и бардом Леонидом Сергеевым, и на химфаке УХВАТ (университетский химический весёлый актуальный театр), чьи программы писал будущий журналист, писатель и поэт Борис Бронштейн. Это было время расцвета студенческих театров, отчасти публицистических.

– Там были не только драматические сценки, но и песни…

– Я всегда пел. Это было привычно для меня. Я ещё мальчишкой с упоением напевал тогдашний хит:

Жил в городе Тамбове весёлый счетовод.
Он целый день считает и песенку поёт.
И цифры на бумажке ложатся стройно в ряд,
И щёлкают костяшки, как будто говорят:
Живи пока живётся,
На свете можно жить!
Покуда сердце бьётся,
Нам не о чем тужить!
Пел и частушки из репертуара Ивана Суржикова:
Двухэтажный дом горит,
А народ кругом стоит,
Рассуждает меж собой:
«Догорит – пойдём домой!».

Вспоминая о тех временах в автобиографической повести «У дороги чибис» Вайнер пишет: «Музыкальный фельетон был жанром популярным и несложным в изготовлении. На заданную тему придумывался сюжет, к сюжету подбирались песни, по куплету из каждой, и сочинялся на скорую руку новый текст – для пущей узнаваемости с использованием старого. Например, если речь шла о воровстве корма для животных в цирке или зоопарке, то вначале на мотив «Старого клёна» пелось что-нибудь вроде «Старый слон, старый слон, старый слон совсем худой…» Связки между песенными кусками были тоже в стихах. Разумеется, в школьные годы о технике создания эстрадных текстов я не задумывался, но фельетоны эти обожал».

– Вы и сейчас напеваете, когда пребываете в хорошем настроении?

– Дома я редко напеваю. У меня хорошее настроение в другом проявляется. Я сажусь за стихотворение, которое у меня когда-то не получилось, и пытаюсь найти выходы на правильный текст. Я ведь иногда пишу очень долго, пытаясь сделать стихотворение безупречным. Я перфекционист, меня уже не исправить, я могу писать одно стихотворение двадцать лет. Постоянно возвращаюсь к тексту, чувствуя, что что-то там не доведено, неточно сформулировано…

– Чем должно обладать стихотворение, чтобы полюбиться вам?

– Ну вот, например, одно из любимых моих стихотворений:

Равно на честных и бесчестных льётся
Господень дождь с небесной высоты,
Но честным всё же больше достаётся:
Бесчестные крадут у них зонты.

Это Борис Заходер, перевод из английского фольклора. Стихотворение публицистическое? Ну и что же. Не одну же только лирику любить. А лирические стихи мне чаще нравятся близкие к детским по манере. Я одно время, в конце шестидесятых годов, когда ещё совсем молодой был, увлекался книжкой Джанни Родари «Грамматика фантазии». Один из приёмов развития творческого мышления, описанных им, таков: называются два слова, далёкие друг от друга по смыслу, а потом сочиняется сюжет, соединяющий эти слова. И может появиться какая-то сказочная история, вроде моего «Очкарика» про крокодила в очках, которому гораздо больше нравилось смешить людей, чем пугать.

Не удержавшись от соблазна перечесть книгу итальянского сказочника, заглядываю в одну из глав: «Дети в отношении сказок довольно долго остаются консерваторами. Им хочется, чтобы сказка рассказывалась теми же словами, что и в первый раз, им приятно эти слова узнавать, усваивать в первоначальной последовательности, снова испытывать волнение, как при первой встрече с ними, в том же порядке: удивление, страх, вознаграждение. Но наступает момент, когда Красной Шапочке больше нечего ему сказать: ребенок может с ней и расстаться. Как со старой игрушкой, от долгого употребления пришедшей в негодность. Вот тогда он соглашается, чтобы сказка превратилась в пародию». На память тут же приходит афиша театра кукол «Экият», где фамилия Вайнера уже около двух десятков лет красуется в числе авторов.

– Теперь вы ещё и драматург-сказочник. Зачем вам это?

– Иногда это бывает просто заказ театра. Однажды ко мне подошла режиссёр театра кукол Людмила Дьяченко и спросила: «А почему вы для нас не пишете?». В моих литературных делах была пауза, и я подумал: действительно, почему? И написал для начала то, что они мне предложили, – новый вариант «Трёх поросят». Это была не кавер-версия, а сиквел, продолжение сюжета. Потом появились «Алмазная гора» по мотивам татарского фольклора, «Сказка волшебной ночи» по мотивам Рэя Бредбери, «Цветик-семицветик» по мотивам Валентина Катаева... Я всегда пишу тексты песен к своим детским пьесам, которые становятся, таким образом, близкими к мюзиклу. Но «Три поросёнка. Новые приключения» не первая моя пьеса, задолго до этого был неудачный опыт одноактной пьесы для взрослых, писавшейся по собственной инициативе. А тут были заказы. И они оказались принятыми и театром, и зрителями.

Популярность Бориса Гиршевича опирается и на его перфекционизм, и на разнообразие форм и стилей, которые он предлагает публике, и на желание поделиться с миром своими открытиями, оказывающимися сродни парадоксально-детским, и на тонкую щемящую лиричность, адресованную взрослым читателям:

В час, когда багдадский вор
Молча ходит за стеной,
Я веду свой разговор
С юной женщиной одной.
С той, кого когда-то знал,
С той, кого пропал и след,
С той, кого и свет пропал,
С той, кого на свете нет…

– Я человек не пафосный. Пара-тройка друзей, общение в тесном кругу.. И не любитель больших мероприятий, просто иногда в них участвую. Завтра вот в стенах музея Баки Урманче пройдёт вечер «Летим со мной!», посвящённый моему юбилею. Организацией его занимается Наиля Ахунова, она в этом практически профессионал, поскольку четверть века руководит литературным объединением и проводит множество мероприятий. А я с первых дней ЛитО являюсь его литконсультантом. А вообще как участник вечеров я предпочитаю быть выступающим: пришёл, сделал своё дело, сел слушать других.

...Оглядываться назад, подводить итоги – это не так уж мне и свойственно. Я начинаю оглядываться в основном тогда, когда понимаю, что из этого может получиться текст. И ещё для меня важно знать, чем вся придумываемая мною история может закончиться. Сложность возникает именно тогда, когда ты всё представляешь, а концовку или неточную придумал, или вообще не знаешь, чем это должно закончиться. Но сложнее – означает лишь то, что времени потребуется больше...

Зиновий Бельцев .